– От великой скорби…, – иезуит видел горе в серых, больших глазах юноши. Мальчику предлагали спать в келье. Он попросил разрешения ночевать у церковных дверей, на голом, каменном полу.
Ледуховский погладил его по голове:
– Сын мой, это великая честь. Его святейшество стар, болен. Мы заботимся о вашей душе, хотим, чтобы вы обрели покой. Он выслушает исповедь, и решит, как быть дальше…, – мальчик заплакал. Священник держал его за руку, пока юноша не успокоился, не кивнул: «Так тому и быть, святой отец. Спасибо вам».
– Все будет хорошо, – иезуит подождал, пока папские гвардейцы уберут деревянный барьер:
– Мы найдем его семью, он обретет покой…, – проводив иезуита, Виллем пошел в монастырскую церковь. Он стоял на коленях перед статуей Иисуса, не стирая слез с лица:
– Меня вспомнят. Его святейшество меня видел…, – Виллем последний раз навещал Рим, с родителями и Элизой, три года назад, для папской аудиенции:
– Папа с мамой сюда приезжали, на Рождество…, – с тех пор, как его, в монашеском облачении, перевели, горными тропами во Францию, Виллем просыпался, каждую ночь. Он видел трупы детей во дворе приюта, вдыхал запах крови и гари. Ни на одной исповеди, кроме первой, в Теруэле, Виллем не сказал, кто он такой, и что совершил.
Слеза упала на огонек свечи. Пламя зашипело, заколебалось, но не потухло. Горячий воск капал на руку:
– Я не смогу лгать, – понял Виллем, – не смогу ничего утаить от главы церкви. Господи, дай мне сил, я прошу Тебя…, – он уронил голову:
– Mea culpa, mea maxima culpa. Господи, прости меня…, – перекрестившись, он поднялся. Пора было убирать в церкви. Ледуховский обещал, что сам отвезет его во дворец к понтифику:
– Как будет, так и будет…, – взяв ведро, он вышел на ухоженный двор монастыря, – я расскажу правду. Пусть его святейшество решает мою судьбу…, – Виллем не думал о ней, той, что предала его, не вспоминал поцелуи, тепло, и нежный стон: «Милый, милый мой…»
– Она умерла, – Виллем опустил ведро в колодец, – как дети, которых она убила. Я убил, – цепь резала руки, но так было легче сердцу, беспрестанно болевшему:
– Она умерла, – повторил Виллем, – ее больше нет.
Гауптштурмфюрер фон Рабе остался недоволен визитом к монсиньору Пачелли.
Всего три человека знали о его посещении Ватикана. Даже Вальтер, оставшийся на безопасной квартире, напротив отеля «Плаза», понятия не имел, куда отправился Максимилиан. Из Берлина фон Рабе, позвонил другу отца, доктору фон Бергену. Он попросил организовать встречу. Когда его вызвал рейхсфюрер СС, Макс решил, что инициатива исходит непосредственно от фюрера. Германия хотела получить доступ в архивы Ватикана. Гиммлер сказал Максу:
– Католические священники, монахи, издавна путешествовали. Они жили в Индии, в Тибете. Общество «Аненербе» выиграет, если мы получим сведения об их поездках. Я имею в виду, – Гиммлер вчитывался в текст, напечатанный крупными буквами на машинке, – средневековые отчеты…, – Макс понял, что рейхсфюрер просматривает доклад, предназначенный для Гитлера. Фюрер не любил пользоваться очками, а зрение, по слухам, у него падало:
– Ваш брат, – Гиммлер улыбнулся, – после Дахау отправляется в экспедицию. Я его поздравил, – Отто отобрали для поездки в Тибет, которую предпринимало «Аненербе». Брат получил звание унтерштурмфюрера СС. Он организовывал блок для медицинских исследований, в концлагере Дахау. Отто, немного, опаздывал в экспедицию, но собирался догнать штурмбанфюрера Шефера и других товарищей, в Калькутте. Из Индии путешественники отправлялись на север, в Тибет и Лхасу.
– Генрих, через два года, пойдет в СС, – гордо подумал Макс, – у меня, к тому времени, наследник титула появится…, – он был уверен, что фрейлейн Констанца родит мальчика. Максимилиан часто рассматривал рисунок, привезенный из Мадрида. Женщина смотрела на него, прямо, не отводя глаз. Фон Рабе обещал ей: «Скоро». К лету строители заканчивали картинную галерею. Макс знал о планах аннексии Чехословакии. Он хотел привезти из Праги первые картины для коллекции. Рисунки он намеревался разместить в отдельном зале.
Внимательно, слушая рейхсфюрера, фон Рабе думал, что, в случае успеха операции «Гензель и Гретель», он получит следующее звание, штурмбанфюрера СС. Ему не исполнилось тридцати. Макса ждала блестящая карьера, тем более, как напомнил себе фон Рабе, с такой женой.
Макс не слишком интересовался любимыми теориями Отто, о тибетском происхождении арийцев, и мистической стране Туле, расположенной в Арктике. Однако с заданием от рейхсфюрера было не поспорить. Макс намеревался предложить католической церкви определенную поддержку в Германии, в обмен на доступ нацистских ученых к архивам Ватикана.
Кардинал-камерленг только посмотрел на него, через простое пенсне:
– Синьор фон Рабе, я понятия не имею ни о каких тайных документах.
Пачелли повел рукой:
– Библиотека Ватикана открыта для исследователей. У нас занимаются англичане, американцы, французы…, Историки, философы, теологи. Даже из Еврейского университета были гости, – не удержался кардинал. Он, с удовольствием увидел, как изменилось лицо немца: «Получай».
– Мы рады приветствовать любого ученого, – заключил Пачелли, – есть общепринятая процедура записи. Навестите библиотеку, вам все объяснят…, – распрощавшись с посетителем, камерленг поднял трубку внутреннего телефона. Пачелли набрал номер главы библиотеки, архивариуса Ватикана, его высокопреосвященства кардинала Меркати.
– Джованни, – сказал Пачелли, – надо поговорить.
Он подошел к окну. Фон Рабе садился в посольский лимузин. Пачелли подумал:
– Перед нами всего лишь папки, а речь идет о людских жизнях…, – он вспомнил пожелтевшую бумагу, легкий, летящий почерк, девиз «Sola Invicta Virtus».
– Конечно, они могут использовать рисунки, чертежи. Вряд ли, – успокоил себя Пачелли, – не найдется человека, который все поймет. Разве что Эйнштейн, однако, он, слава Богу, не в Германии. Ферми и Майорана тоже отсюда уедут. Господи, – камерленг перекрестился, – вразуми Германию, я прошу Тебя. Избавь нас от горя и страданий…, – Пачелли хотел составить список материалов, которыми можно торговать с нацистами:
– В папке, есть и шифрованные заметки, – машина выехала из ворот, – их они, тем более, не прочтут. Их триста лет никто прочесть не может, – Пачелли усмехнулся:
– Похожий шифр был в рукописи, проданной в начале века иезуитами. Не стоило от нее избавляться, но что теперь сделаешь? Джованни говорил, что нужен ключ. Тогда можно понять и заметки, и рукопись. Где его взять, ключ…, – нацистский флажок на черном капоте пропал из виду. Пачелли, облегченно, выдохнул.
Из посольства Максимилиан отправил телеграмму на Принц-Альбрехтштрассе, сообщая, что католики упрямятся:
– Ничего, – фон Рабе ехал обратно на виа дель Корсо, – арестуем пару епископов, и они быстро передадут нам все, что прятали…, – Макс никогда не ходил в церковь. Он не верил в Бога. Гауптштурмфюрер считал, что религия, просто утешение для слабых духом. Он удивлялся, что младший брат посещает мессу, пусть и в государственных храмах.
– Это сентиментальное, – говорил себе Макс, – папа плачет, когда Эмма играет «Лунную сонату». Даже я глаза вытираю. В чувствах ничего плохого нет. Фюрер любит музыку…, – из безопасной квартиры отлично просматривались и окна номера фрейлейн Констанцы, и комната ее спутника. Макс называл невысокого, светловолосого юношу, с острым взглядом, охранником.
Фон Рабе видел молодого человека только в мощный бинокль. Ни он, ни Шелленберг в отеле не показывались. Фамилия Брэдли, под которой зарегистрировались фрейлейн Констанца, и ее сопровождающий, разумеется, была вымышленной.
Фон Рабе заметил Шелленбергу:
– У леди Антонии есть старший брат. Я помню досье. Это, наверняка, он. Глаза похожи…, – отправив фотографии в Лондон, фон Рабе забыл о леди Антонии. Муха обретался в Испании, но, судя по всему, дни республиканцев были сочтены. Фон Рабе немного опасался, что Муху расстреляют. Услышав его размышления, Шелленберг пожал плечами: «Такого мы предотвратить не можем».
Снимки юноши ушли с дипломатической почтой в Берлин.
Комнаты напротив гостиницы оборудовали отличными фотоаппаратами, прямой телефонной линией в посольство и на аэродром Ликтор, где стоял самолет Люфтваффе, готовый к вылету. У Макса имелся несессер с набором хороших снотворных препаратов. Телефон Гретель и ее сопровождающего прослушать было невозможно, но Макс посадил в «Плазе» четырех человек. На время операции фон Рабе строго велел коллегам забыть, что они немцы. Ребятам выдали французские паспорта. Макс подобрал ребят, говоривших на языке без акцента.
Двое жили по соседству с Гретель, один наблюдал за парадным подъездом гостиницы. Окна номера четвертого эсэсовца выходили на черный ход. Пока Гретель оставалась одна только ночью. Похищать ее было немыслимо, даже Макс и Шелленберг не смогли бы провернуть подобное, не вызвав подозрений. Девушку надо было как-то вынести из гостиницы.
